Неточные совпадения
Казалось, что чем дальше уходит архиерей и десятки неуклюжих фигур в ризах, — тем более плотным становится этот живой поток
золота, как бы увлекая за собою всю
силу солнца, весь блеск его лучей.
— Да, да, я все о них! Приятно звучат: донь-динь-дон-бо-омм — по башке. Кажется, опоздал я, — теряют
силу деньги, если они не
золото… Видел брата?
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь
золотого поведения», сосредоточивали
силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
С такою же
силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой
силу женской души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как
золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
Его не стало, он куда-то пропал, опять его несет кто-то по воздуху, опять он растет, в него льется
сила, он в состоянии поднять и поддержать свод, как тот, которого Геркулес сменил. [Имеется в виду один из персонажей греческой мифологии, исполин Атлант, державший на своих плечах небесный свод. Геркулес заменил его, пока Атлант ходил за
золотыми яблоками.]
Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои
силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!
А между тем, каких усилий стоит каждый сделанный шаг вперед! Черные племена до сих пор не поддаются ни
силе проповеди, ни удобствам европейской жизни, ни очевидной пользе ремесел, наконец, ни искушениям
золота — словом, не признают выгод и необходимости порядка и благоустроенности.
— Год на год не приходится, Сергей Александрыч. А среднее надо класть тысяч сто… Вот в третьем году адвоката Пикулькина тысяч на сорок обыграли, в прошлом году нотариуса Калошина на двадцать да банковского бухгалтера Воблина на тридцать. Нынче, сударь, Пареный большую
силу забирать начал: в шестидесяти тысячах ходит. Ждут к рождеству Шелехова — большое у них
золото идет, сказывают, а там наши на Ирбитскую ярмарку тронутся.
Давно уже сострадающая его судьбе, эта дама предлагает ему благоразумнейший из советов: бросить весь этот кутеж, эту безобразную любовь, эти праздношатания по трактирам, бесплодную трату молодых
сил и отправиться в Сибирь на
золотые прииски: „Там исход вашим бушующим
силам, вашему романическому характеру, жаждущему приключений“.
— Прииски?
Золотые прииски! — изо всей
силы закричал Митя и закатился смехом. — Хотите, Перхотин, на прииски? Тотчас вам одна дама здесь три тысячи отсыплет, чтобы только ехали. Мне отсыпала, уж так она прииски любит! Хохлакову знаете?
Посмотрев Миньону и решившись еще раз прийти ее посмотреть вечером, мы отправились обедать к «Яру». У меня был
золотой, и у Огарева около того же. Мы тогда еще были совершенные новички и потому, долго обдумывая, заказали ouka au shampagne, [уху на шампанском (фр.).] бутылку рейнвейна и какой-то крошечной дичи, в
силу чего мы встали из-за обеда, ужасно дорогого, совершенно голодные и отправились опять смотреть Миньону.
Не богата на них утварь, не горит ни серебро, ни
золото, но никакая нечистая
сила не посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме.
Магнату пришлось выбраться из города пешком. Извозчиков не было, и за лошадь с экипажем сейчас не взяли бы горы
золота. Важно было уже выбраться из линии огня, а куда — все равно. Когда Стабровские уже были за чертой города, произошла встреча с бежавшими в город Галактионом, Мышниковым и Штоффом. Произошел горячий обмен новостей. Пани Стабровская, истощившая последний запас
сил, заявила, что дальше не может идти.
Видимо, Штофф побаивался быстро возраставшей репутации своего купеческого адвоката, который быстро шел в гору и забирал большую
силу. Главное, купечество верило ему. По наружности Мышников остался таким же купцом, как и другие, с тою разницей, что носил
золотые очки. Говорил он с рассчитанною грубоватою простотой и вообще старался держать себя непринужденно и с большим гонором. К Галактиону он отнесся подозрительно и с первого раза заявил...
Но что поделаешь, когда и тут приходилось только сводить концы с концами, потому что компания требовала только дивидендов и больше ничего знать не хотела, да и главная
сила Балчуговских промыслов заключалась не в жильном
золоте, а в россыпном.
Последовательно продолжая отмучивать глину и выбирать крупный песок, он встряхивал ковш, чтобы крупинки
золота, в
силу своего удельного веса, осаждались на самое дно вместе с блестящим черным песочком — по-приисковому «шлихи».
По человеческой логике казалось бы, что такие слишком опытные молодые люди не должны бы были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как раз наоборот: именно на стороне этой
золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную
силу.
Ваша энергия — механическая энергия роста
золота, она объединяет вас в группы, призванные пожрать друг друга, наша энергия — живая
сила все растущего сознания солидарности всех рабочих.
Жирный блеск
золота на мундирах потускнел, стал мягче, веяние бодрой уверенности, дуновение живой
силы коснулось сердца матери, будя его.
— Истребляют людей работой, — зачем? Жизнь у человека воруют, — зачем, говорю? Наш хозяин, — я на фабрике Нефедова жизнь потерял, — наш хозяин одной певице
золотую посуду подарил для умывания, даже ночной горшок
золотой! В этом горшке моя
сила, моя жизнь. Вот для чего она пошла, — человек убил меня работой, чтобы любовницу свою утешить кровью моей, — ночной горшок
золотой купил ей на кровь мою!
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной —
золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в
силах двинуться с места…
С
силой, каким-то винтовым приводом, я наконец оторвал глаза от стекла под ногами — вдруг в лицо мне брызнули
золотые буквы «Медицинское»… Почему он привел меня сюда, а не в Операционное, почему он пощадил меня — об этом я в тот момент даже и не подумал: одним скачком — через ступени, плотно захлопнул за собой дверь — и вздохнул. Так: будто с самого утра я не дышал, не билось сердце — и только сейчас вздохнул первый раз, только сейчас раскрылся шлюз в груди…
Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и
золотой, где и побольше перевалится — известно, что чего стоит, глядя по
силе возможности.
Взглянув на головы, которые высовывались из дверей передней и коридора, не в
силах более удерживаться, рысью побежал через залу в своем новом сюртуке с блестящими
золотыми пуговицами.
В
силу чего он обыкновенно осыпал Миропу Дмитриевну множеством примеров тому, как через
золото слезы льются в браках, между тем с красивой женой и в бедности часто устраивается счастие.
— Правило прекрасное! — заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно сделался любезнее с своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с своей стороны, хоть и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею деньги, он не в
силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия слепой фортуны, особенно с таким
золотым мешком, каков был губернский предводитель.
Чувствуя, что не засну, я оглушил себя такой порцией виски, какую сам счел бы в иное время чудовищной, и зарылся в постель, не имея более
сил ни слушать, ни смотреть, как бьется огромное плюшевое сердце, исходя ядом и
золотом, болью и смехом, желанием и проклятием.
С одной стороны, они естественно терпимы в
силу необходимости: терпимы условно, как ассигнация, за которую следует получить
золотом, но с ними нет соглашения, так как мы видим и чувствуем их возможное преображение.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной
силы. По темно-синему небу
золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
— Ничего, милушка, потерпи, — отвечала Татьяна Власьевна. — В самом-то деле, ведь у нас не
золотые горы, — где взять-то для всех?.. По своей
силе помогаем, а всех не ублаготворишь. Царь богаче нас, да и тот всем не поможет…
Артель Репки щеголяла и наружным видом: на всех батырях были жилетки красного сукна, обшитые то
золотым, то серебряным, смотря по степени
силы, галуном, а на спине сафьянные кобылки, на которые ставили куль.
Лука. А хорошая сторона — Сибирь!
Золотая сторона! Кто в
силе да в разуме, тому там — как огурцу в парнике!
— Это будет не скоро, очень не скоро, — сказал Костя и усмехнулся, — очень не скоро, когда Ротшильду покажутся абсурдом его подвалы с
золотом, а до тех пор рабочий пусть гнет спину и пухнет с голоду. Ну, нет-с, дядя. Не ждать нужно, а бороться. Если кошка ест с мышью из одной тарелки, то, вы думаете, она проникнута сознанием? Как бы не так. Ее заставили
силой.
Венецейцы, греки и морава
Что ни день о русичах поют,
Величают князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется гость земли немецкой,
Что, когда не стало больше
сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И бежит молва про удалого,
Будто он, на Русь накликав зло.
Из седла, несчастный,
золотогоПересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На Руси веселье полегло.
Сердце захолонуло. Я все забыл: где я? что я? Я вижу себя стоящим в необъятном просторе: мрак бездны глубоко внизу, розовое
золото двух снеговых вершин над моим, гигантских размеров, вторым «я». Стою, не в
силах пошевелиться. Второй «я» зачаровал меня, поглотил весь мир. Он начинает бледнеть и как будто таять.
Муров. Я этого не знал; я думал, что это так,
золотая безделушка, не представляющая никакого документа. Ну, да это все равно. Добрые люди обещали мне никогда не снимать с него медальона. Они, вероятно, считали его за какой-нибудь талисман или амулет, имеющий таинственную
силу, или за ладанку, которую надевают детям от грыжи.
Итак… начинается… Великий исход молодых
сил из привилегированных классов навстречу народу, навстречу новой истории… И целый рой впечатлений и мыслей поднялся в моей голове над этим эпизодом, как рой
золотых пчел в солнечном освещении… Когда, вернувшись, я рассказал о своей встрече ближайшим товарищам, это вызвало живые разговоры. Итак, N уже выбрал свою дорогу. Готов ли он? Готовы ли мы или не готовы? Что именно мы понесем народу?..
Мир посинел для меня, и, не зная, чем запустить в толпу, я схватил первое попавшееся — горсть
золота, швырнув ее с такой
силой, что половина людей выбежала, хохоча до упаду.
Но и чрез
золото так точно льются слезы, как льются они и чрез лохмотья нищеты, и если поражает нас желтолицый голод и слеза унижения, текущая из глаз людей нищих духом, то, может быть, мы нашли бы еще более поражающего, опустясь в глубину могучих душ, молчащих вечно, душ, замкнутых в среде, где одинаковы почти на вид и
сила и бессилье.
Старик по грудь стоял в какой-то яме, которая имела форму могилы; очевидно,
Сила ширфовал, то есть разыскивал
золото.
Мы глубоко убеждены в том, что рано или поздно наша финансовая политика обратит, наконец, свое внимание на старателей, как на могучую
силу в
золотом деле; эта
сила теперь разрознена и подавлена, но дайте ей выход — и она покажет себя.
Против старателей существует громадное предубеждение, как против хищников по преимуществу, которые являются язвой на
золотом деле и составляют вопрос государственной важности, но развяжите руки этой темной, пугающей капиталистов
силе, и обвинение в хищничестве и других пороках падет
силою вещей.
Впереди, в темноте сырой, тяжело возится и дышит невидимый буксирный пароход, как бы сопротивляясь упругой
силе, влекущей его. Три огонька — два над водою и один высоко над ними — провожают его; ближе ко мне под тучами плывут, точно
золотые караси, еще четыре, один из них — огонь фонаря на мачте нашей баржи.
Это его не могло не смутить, потому что такие расходы были возможны только для тех, кто «купался в
золоте»; но кто хотел жить на одно казенное жалованье, для того траты в таком размере были не по
силам. Фермор тут же ночью дал себе слово, что вперед в подобной компании он никогда участвовать не будет.
Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего тела. Белые пахучие цветы ромашки бегут под его ногами назад, назад. Он мчится прямо на солнце. Мокрая трава хлещет по бабкам, по коленкам и холодит и темнит их. Голубое небо, зеленая трава,
золотое солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости,
силы и быстрого бега!
Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных
сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку
золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя.
Золото — всемогущая
сила, притягивающая к себе неудержимо все — и добро и зло, больше всего последнее.
Когда он приобщается самой темной и страшной стихии — стихии любви, — тогда его заклинание становится поэмой тоски и страсти, полновесным
золотым вызовом, который он бросает темной
силе в синюю ночь.
Много я слышал от нее про разные свадьбы, смерти, наследства, воровства-кражи и воровства-мошенничества, про всякий нагольный и крытый разврат, про всякие петербургские мистерии и про вас, про ваши назидательные похождения, мои дорогие землячки Леканиды Петровны, про вас, везущих сюда с вольной Волги, из раздольных степей саратовских, с тихой Оки и из
золотой, благословенной Украины свои свежие, здоровые тела, свои задорные, но незлобивые сердца, свои безумно смелые надежды на рок, на случай, на свои ни к чему не годные здесь
силы и порывания.
Он чувствует в себе
силы для крупной роли в родной сфере, а между тем приходится тратить их на мелкие подвиги баранты и воровства, в то время как его имя могло греметь наравне с именами Никифорова и Черкеса — весьма известных в те годы на Лене спиртоносов и хищников
золота…